До XI в. у народов Западной Европы право не существовало как чет­кая система регулирования или как четкая система мысли. Конечно, у каж­дого народа был собственный правовой порядок, который включал отдельные законодательные акты, исходящие от центральной власти, а также бесчис­ленное множество неписаных правовых норм и институтов, как светских, так и церковных. Значительное число конкретных юридических терминов и норм было унаследовано от более раннего римского права, они содержались в ка­нонах и постановлениях местных церковных соборов и отдельных епископов, а также в некоторых королевских законах и в обычном праве. Однако и свет­ской, и церковной сфере недоставало резкого отграничения права от других процессов социального контроля и других видов интеллектуальной деятель­ности. Светское право в целом не было извлечено из общего племенного, местного, феодального обычая или из общего обычая королевского или им­ператорского дома. Точно так же и право церкви было в значительной степени растворено в жизни церкви, в ее властных структурах, наравне с теологией, моральными посылками, литургической практикой и было преимущественно локальным и региональным и скорее обычным, нежели централизованным или законодательно утвержденным. Не было ни профессиональных судей, ни юри­стов, не существовало иерархии судов.

Также недоставало и представления о праве как четко очерченном “корпусе”, “своде” норм и понятий. Не было юридических учебных заведе­ний. Не было великих юридических текстов, которые занимались бы такими базовыми правовыми категориями, как юрисдикция, процедура, преступность, договор, собственность, и другими вопросами, составившими в дальнейшем структурные элементы правовых систем Запада. Отсутствовали развитые те­ории источников права, отношения божественного и естественного права к человеческому, церковного права к светскому, законодательно утвержденного права к обычному или же разных видов светского права — феодального, ко­ролевского, городского — друг к другу.

Относительно несистематический характер правового регулирования и относительно неразвитое состояние юридической науки были тесно связаны с господствующими политическими, экономическими и социальными услови­ями. Сюда входили: преимущественно местный характер племенных, дере­венских и феодальных сообществ; их относительно высокий уровень эконо­мической самодостаточности; сплав властей внутри каждого из них; относи­тельная слабость политического и экономического контроля, которым обла­дали императорские и королевские власти; и относительная сила неформаль­ных родовых связей общины, почвы и боевого товарищества.

В конце XI, в XII и начале XIII в. в Западной Европе произошла коренная перемена в самой природе права как политического института и ин­теллектуального понятия. Право было извлечено из своего окружения. В поли­тическом аспекте впервые появились сильные центральные органы власти, и цер­ковные, и светские, которые через своих официальных представителей по ни­сходящей контролировали местную жизнь. Отчасти в связи с этим возник класс профессиональных юристов, включавший профессиональных судей и практику­ющих адвокатов. В интеллектуальном отношении Европа одновременно пережила создание первых юридических школ, написание первых юридических трактатов, сознательное упорядочение громадной массы унаследованных юридических ма­териалов и развитие концепции права как автономного, интегрированного, раз­вивающегося свода правовых принципов и процедур.

Сочетание этих двух факторов, политического и интеллектуального, способствовало рождению западных правовых систем нового времени, из ко­торых первой стала новая система канонического права римской католической церкви (тогда его впервые стали регулярно именовать “jus canonicum”). В это же время каноническое право было поделено на “старое право” (jus antiquum), состоявшее из древнейших текстов и канонов, и “новое право” (jus novum), состоявшее из новейших законодательных актов и решений на­ряду с новыми истолкованиями древнейших текстов и канонов. На фоне новой системы канонического права, а порой и в соперничестве с ней европейские королевства и другие государственные объединения начали создавать свои собственные правовые системы. В то же время в большинстве регионов Европы возникли вольные города, каждый из которых имел собственные правитель­ственные и правовые учреждения, формируя таким образом новый тип го­родского права. В дополнение к этому претерпели систематизацию феодаль­ные (сюзерен — вассал) и манориальные (помещик — крестьянин) правовые институты, а для удовлетворения нужд купцов, занимавшихся межгородской, межрегиональной и международной торговлей, была разработана новая сис­тема торгового права. Появление систем феодального, манориального, тор­гового и городского права ясно показывает, что не одни лишь политические и интеллектуальные, а и социальные и экономические факторы работали на возникновение того, что нельзя назвать иначе как революционным преобра­зованием правовых институтов. Другими словами, создание правовых систем нового времени в конце XI, в XII и начале XIII в. было не только претво­рением в жизнь политики и теорий центральной элиты, но и откликом на социальные и экономические перемены “на местах”.

Действовали и религиозные факторы. Ведь на первом этапе создание правовых систем нового времени явилось ответом на революционные переме­ны внутри церкви и в отношении церкви к светским властям. А уж здесь слово “революционный” окрашено всеми привычными нам оттенками клас­совой борьбы и насилия. В 1075 г., после 25 лет агитации и пропаганды партии папы, папа Григорий VII объявил политическое и юридическое гла­венство папства над всей церковью и независимость духовенства от светского контроля. Григорий также настаивал на высшем главенстве папы в светских вопросах, включая власть низлагать императоров и королей. Император Ген­рих IV Саксонский, ответил на это военными действиями. Гражданская война между партиями папы и императора бушевала в Европе с перерывами до 1122 г., когда в немецком городе Вормсе был подписан заключительный кон­кордат. В Англии и Нормандии временную передышку обеспечил Бекский конкордат 1107 г., однако вопрос там не был окончательно решен вплоть до мученической смерти архиепископа Томаса Бекета в 1170 г.

Большие перемены, происшедшие в жизни западной церкви и в от­ношениях между церковными и светскими властями за последнюю четверть XI и первую четверть XII в., по традиции именуются реформой Гильдебранда или же григорианской реформой, по имени монаха Гильдебранда, который возглавлял партию папы после 1050 г. и правил под именем папы Григория VII с 1073 по 1085 г. Однако термин “реформа” — это серьезное преумень­шение, отчасти отражающее желание самой партии папы (и позднейших ка­толических историков) затушевать истинный масштаб разницы между тем, что было до, и тем, что пришло после. Оригинальный латинский термин, reformatio, может предполагать гораздо более существенный разрыв преемст­венности, намекая на протестантскую Реформацию XVI в. Другой термин, употребляемый для обозначения этой эпохи, “борьба за инвеституру”, явля­ется не столько преуменьшением, сколько обтекаемым выражением. Указывая на стремление папства вырвать из рук королей и императоров право облекать епископов символами их власти, это выражение связывает конфликт между партией папы и королей (или императора) с главным лозунгом реформато­ров-папистов: “свобода церкви”. Этот драматичный лозунг отнюдь не передает в полной мере истинного масштаба предпринятого революционного преобра­зования, которое многие ведущие историки считают первым важным пово­ротным пунктом европейской истории и которое многие осознают как начало нового времени¹. На самом деле речь шла, по выражению Питера Брауна, о “высвобождении двух сфер, сферы священного и сферы профанного”, отчего произошел выброс энергии и творчества, сравнимый разве что с ядерной ре­акцией².

Церковь и империя:
клюнийская реформа

Вплоть до конца XI в. западное христианское духовенство — епископы, священники и монахи — находилось куда больше под вла­стью императоров, королей и крупнейших феодалов, чем под властью пап. С одной стороны, большая часть церковной собственности при­надлежала этим самым императорам, королям и крупным помещикам. Как собственники-миряне, они не только контролировали земли и до­ходы церкви, но и назначали на должности епархиальных архиереев и других, находившихся на их земле угодных им лиц, часто из числа близких родственников. Эта власть раздавать церковные должности (бенефиции) часто оказывалась весьма прибыльной, так как этим должностям сопутствовала обя­занность получать доходы и службы с земельных владений при них. Епархия представляла собой обычно большое феодальное поместье, в котором имелись министериалы, управлявшие сельскохозяйственным производством и за­нимавшиеся военными делами, а также крестьяне, обеспечивав­шие рабочую силу. Более низкие должности внутри епархии, скажем обыкновенный деревенский приход, тоже могли оказать­ся весьма доходными, ведь патрону полагалась часть сельскохо­зяйственной продукции и дохода от разных экономических служб.

В дополнение к своему подчиненному положению в политико-эконо­мическом отношении церковь и по своей внутренней структуре была подот­четна мирянам. Императоры и короли созывали церковные соборы и публи­ковали церковные законы. В то же время епископы и другие высокопостав­ленные представители духовенства заседали в правительственных органах: ме­стных, баронских, королевских или имперских. Епархиальное управление ча­сто являлось главным органом гражданской администрации, а епископы — важными членами феодальной иерархии. Женитьба священников, в то время широко распространенная, предоставляла им родственные связи с местными правителями. Императоры и короли облекали епископов не только граждан­ской и феодальной властью, но и церковной. Таким образом, религиозная и политическая сферы тесно переплетались. Спор по юрисдикции епископа мог решаться в Риме или региональном синоде, однако с тем же успехом его мог рассматривать суд короля или императора.

Эта система была аналогична той, что господствовала в Восточной Римской империи, и которая позже была на Западе осуждена как “кесаре- папизм”.

Однако не совсем корректно говорить о королях и императорах За­падной Европы в VI — XI вв. как “мирянах.” Так их стал называть папа после 1075 г., но до того времени они обладали бесспорными религиозными функциями. Правда, они не были духовенством, то есть возведенными в сан священниками. Тем не менее считались “Христовыми наместниками”, сак­ральными фигурами, религиозными вождями своего народа. Часто говорилось, что эти люди стали святыми благодаря своему помазанию и имеют целитель­ный дар. Император в особенности восппинимался как высший духовный руководитель всех христиан, которого не смел судить ни один человек, но который сам судил всех людей и отвечал за них на Страшном суде³.

Империи Карла Великого или Генриха IV не следует путать с более ранними империями — римской империей Августа или Константина. Хотя и поддерживалась иллюзия непрерывности по отношению к Древнему Риму, каролингский термин “империя” (imperium) относился не к территории или федерации народов, а скорее к природе императорской власти, которая при этом сильно отличалась от власти предшествующих римских императоров. В отличие от кесаря, Карл и его преемники правили своими подданными не через имперскую бюрократию. Даже не было столичного города, сравнимого с Римом или Константинополем. Более того, в империи кесарей было мно­жество городов, а Карл и его преемники городов почти не имели. Вместо этого император и его дом путешествовал по своим обширным пределам из одной местности в другую. Он был постоянно в пути, разъезжая по Франции, Бургундии, Италии, Венгрии и по своей франко-германской родине. В рамках почти исключительно местной экономики и такой политической струк­туры, которая давала высшую власть племенным и региональным вождям, перед императором стояли военная задача — поддержать коалицию племен­ных армий, которые защитили бы империю от внешних врагов, и духовная — поддержать христианскую веру империи против возврата к язычеству. Им­ператор правил, проводя судебные заседания, но был прежде всего судьей своего народа. Приехав куда-либо, он выслушивал жалобы и осуществлял правосудие, был также защитником бедных и слабых, вдов и сирот.

Эта империя была не географическим единством, а единством военной и духовной властей. Ее стали именовать Римской империей не ранее 1034 г., а Священной Римской империей назвали только в 1254 г.

В X и начале XI в. существовало мощное движение за очищение цер­кви от феодальных и местных влияний и от неизбежно сопутствующей им коррупции. Ведущую роль в этом движении играло аббатство Клюни, чья штаб-квартира была расположена в одноименном городе на юге Франции. Клюни представляет особый интерес с юридической точки зрения, так как это был первый монашеский орден, в котором все монастыри, разбросанные по Европе, подчинялись единому главе. До основания аббатства Клюни в 910 г. каждый бенедиктинский монастырь был независимой единицей под ру­ководством аббата, обычно под юрисдикцией местного епископа, и имел лишь слабые федеративные связи с другими бенедиктинскими монастырями. Клю- нийские монастыри, которых через сто лет после основания ордена насчи­тывалась добрая тысяча, все управлялись приорами под юрисдикцией аббата Клюни. По этой причине аббатство Клюни называли первой транслокальной корпорацией, послужившей в итоге моделью для католической церкви в це­лом⁴.

Значение Клюни как модели транслокального, иерархического, кор­поративного управления равно его значению как первого в Европе движения за мир. На целом ряде синодов, состоявшихся в разных районах южной и центральной Франции в конце X в., не только духовенство, но и светские правители официально санкционировали идею Мира Господнего. Постанов­ления о мире разных синодов различались в деталях, однако все они в целом запрещали под страхом отлучения всякий акт войны или мести против кли­риков, пилигримов, купцов, евреев, женщин, крестьян, а также против цер­ковной и сельской собственности. Более того, они обычно пользовались для обеспечения поддержки инструментом присяги, то есть людей просили кол­лективно поклясться соблюдать мир. На Буржском соборе 1038 г., например, было объявлено, что всякий взрослый христианин в епархии архиепископа должен дать такую клятву и вступить в специальное ополчение для поддер­жания мира. Кроме защиты мирного населения, движение за мир, распрост­ранившееся на большей части Западной Европы, стало включать запрещение войны по определенным дням. Так называемое Перемирие Господне, автором которого был аббат Клюни Одилон (994—1049), приостановило боевые дей­ствия сначала с полудня субботы до раннего утра понедельника, а потом с

вечера среды до утра понедельника, равно как и на время великого поста, рождественского поста и по дням разных святых.

Усилия аббатства Клюни и церкви в целом по ограждению опреде­ленных классов людей от военной службы и посягательств на их личность и имущество, а также по ограничению военных действий определенными дня­ми могли иметь лишь частичный успех в эпоху насилия и анархии, какими были X и XI вв. Однако значение движения за мир для будущего, и особенно для будущего западной традиции права, было громадно, ибо опыт принесения коллективной присяги во имя мира сыграл ключевую роль в основании го­родов в конце XI в. и позднее, в формировании гильдий и цехов внутри го­родов, в законодательной деятельности герцогов, королей и императоров через так называемый герцогский или королевский мир и через “мир земли” (рах terrae, Landfriede).

И что всего важнее, клюнийцы и другие реформаторы стремились по­высить уровень религиозной жизни, нападая на церковную власть феодальных и местных правителей, которая особенно ярко проявлялась в покупке и про­даже церковных должностей (симонии) и в практике брака и внебрачного сожительства духовенства (николаизме). То и другое вовлекало епископов и священников в местную и клановую политику. Однако для успеха этих уси­лий необходима была поддержка сильной центральной власти. Папство было слишком слабо для этой цели, ведь папы в то время сами подчинялись го­родской аристократии Рима. Клюнийцы обратились за поддержкой к импе­раторам, преемникам Карла Великого, правившим нынешней Германией, Во­сточной Францией, Швейцарией и Северной Италией. Императоры в свою очередь обрадовались поддержке со стороны Клюни, да и других реформа­торских движений. С помощью этой поддержки они со временем вырвали из рук римской знати власть назначать папу.

В противовес характерным для нового времени идеям раздельности цер­кви и государства церковь в 1000 г. не задумывалась как видимая, корпоратив­ная, юридически оформленная структура, противостоящая политической власти. Наоборот, церковь (ecclesia) была задумана как народ христианский, populus christianus, руководимый и светскими и духовными властями (regnum и sacerdotium). Задолго до того, как Карл согласился, чтобы папа в 800 г. короновал его императором, его верный слуга Алкуин, английский ученый и религиозный деятель, называл его правителем imperium christianum (христианской империи). Сам Карл в 794 г. созвал во Франкфурте вселенский церковный собор, на ко­тором объявил важные изменения в богословской доктрине и церковном праве. Некоторые историки утверждают, что папа Лев III сделал Карла императором, однако будет правильнее сказать, что Карл сделал Льва папой. В 813 г. Карл короновал своего сына императором вообще без участия духовенства^. Следу­ющие германские императоры требовали от папы при его избрании принести присягу на верность императору. Из 25 пап, занимавших эту должность в те­чение столетия до 1059 г. (когда впервые церковный синод запретил мирскую инвеституру), 21 был прямо назначен императорами, а 5 ими же уволены. Более того, не только германские императоры контролировали епископов в своих вла­дениях. В 1067 г. Вильгельм Завоеватель издал знаменитый декрет, в котором провозгласил, что король полномочен решать, должна ли церковь в Нормандии и Англии признать папу, что король издает законы церкви через им же созы­ваемые церковные синоды и что король имеет право вето на церковные на­казания, наложенные на его баронов и слуг.

Императорский и королевский контроль над церковью был нужен для того, чтобы оградить ее от коррумпирующего влияния баронской и местной политики и экономики. Однако осуществление этой основной цели клюний- ской реформы встретило на своем пути неодолимое препятствие: клир был до такой степени запутан в политические и экономические хитросплетения на всех уровнях, что не представлялось возможным его оттуда извлечь. Под эгидой великих императоров-реформаторов X и XI вв. можно было очистить монашеские ордена и укрепить папство, но всю церковь радикально рефор­мировать было невозможно, ибо она не обладала независимостью. Симония и николаизм оставались жгучими проблемами.

Николаизм (брак духовенства) был вопросом не только моральным, но и вопросом социальным, политическим и экономическим. Брак вводил ду­ховенство внутрь клановой и феодальной структур, влек за собой наследо­вание некоторых церковных должностей сыновьями и другими родственника­ми священников. Это, по крайней мере, ставило хоть какие-то пределы си­монии (продаже церковных бенефициев). Если ни одна церковная должность не должна быть наследственной, как же можно оставить инвеституру в руках мирян? Разве короли и императоры духовно соответствуют потребностям на­значения огромного количества новых клириков на высокие освободившиеся должности, а они неизбежно будут освобождаться, если священники не будут жениться и иметь наследников? А как насчет низших церковных должностей, которые должны заполняться по указанию феодальных сеньоров?

Надо сказать, что всегда наблюдалась некоторая напряженность в свя­зи с подчинением духовенства, и особенно папства, лицам, которые, хотя и являлись носителями достойного и даже священного сана, все же не были сами возведены в сан священников. В конце IV в. Св.Амвросий, епископ Милан­ский, сказал: “Дворцы принадлежат императору, церкви — священству”. Он же отлучил от церкви императора Феодосия, сняв отлучение только после ис­полнения императором покаяния. Веком позже папа Геласий I писал импера­тору Анастасию: “Есть две [вещи], августейший император, которыми в ос­новном управляется мир, священная власть священства и королевская власть… Если сами епископы, сознавая, что императорское достоинство было дано тебе соизволением Господа, повинуются твоим законам настолько, насколько это касается общественного порядка… с каким же рвением, спрашиваю я, должен ты повиноваться тем, кто назначен служить священным тайнам [в вопросах религии] ?”6 Это и была исходная доктрина “двух мечей”: священство обслу­живало святые тайны, но император писал законы, включая и церковные. У франков короли и императоры часто опирались на поддержку пап и признали их верховенство (и вообще епископов) в вопросах веры. Идея церковной ав­тономии имела глубокие корни и в авторитете Священного писания. Однако фактически франкские императоры, а в X и XI вв. германские императоры, французские и английские короли, а вместе с ними испанские, скандинавские, польские, богемские, венгерские и прочие правители руководили епископами даже в вопросах религиозного учения, совершенно так же, как раньше визан­тийские императоры. Более того, они облекали духовенство знаками их цер­ковных должностей: франкские императоры и короли вручали епископам кольцо и пастырский посох, символы их епископского достоинства, и при этом произносили “АсЫре есс1ез!ат!” (Прими церковь!) Так и светский, и духов­ный меч оказывались в одной руке. Обоснованием этому служило то, что им­ператоры и короли были освященные, сакральные правители, “Христовы на­местники”. Епископов было много, папа римский был их примасом (первый среди равных), однако император был один, как в каждом королевстве только один король.

Епископ Рима носил титул “наместник Св.Петра”, лишь в XII в. он получил титул “наместник Христа”. Только тогда император вынужден был отказаться от этого титула. Как Христов заместитель, папа претендовал на оба меча, одним он действовал прямо, другим косвенно. Теперь светских пра­вителей было много, а папа только один.

Первенство епископа Рима среди других епископов утвердилось еще в IV, а возможно, и в III в., и его время от времени, хотя, конечно, не всегда, признавали другие крупнейшие епископы. Однако первенство могло означать много разных вещей. Пока церковь на Западе оставалась преиму­щественно децентрализованной, под контролем местных правителей-мирян, папская власть неизбежно оказывалась слабой и тесно связанной с импера­торской властью, тоже слабой. Вспыхивавшая время от времени борьба мес­тных епископов и церквей за освобождение от местных феодалов могла таким образом принимать форму апелляции к императорской власти или к папской власти, а то и к обеим. Конфликт очень редко поднимался до более высокого уровня. Яркий пример — великая подделка середины IX в., известная как Лжеисидоровы, или Фальшивые, декреталии. Это было огромное собрание пи­сем и постановлений, ложно приписанных папам и соборам начиная с IV в.; Лжеисидоровы декреталии были направлены против усилий епископа Реймс- ского, пользовавшегося поддержкой императора, пресечь обращение своих клириков в Рим для разрешения споров. Тот факт, что для этой цели автору пришлось сочинить массу документов, кое-что говорит нам о природе епи­скопской власти в церкви тогда и раньше. На самом деле Лжеисидоровы де­креталии были составлены не в Риме. Папы не принимали их вплоть до того времени, двумя столетиями позже, когда партия папы использовала эти до­кументы для оправдания совсем иных целей, чем те, которые -преследовал оригинал. Во второй половине IX в. папа Николай I (856—867) утвердил-таки папскую власть не только над архиепископами и епископами, заявив, что им нельзя занять престол без его согласия, но и над императорами, заявив, что короли не имеют права судить священников и что священники не под­лежат юрисдикции королей. Однако опять же такие утверждения были важнее для будущего, чем для своего времени. Они нимало не изменили реальности императорской, королевской, местной феодальной власти мирян над церковью. Более того, в конце IX, в X и начале XI в. престиж папства упал до самой низкой отметки, а пытались поднять его императоры.

Первенство епископа Рима над другими епископами дало королю гер­манцев повод каждые несколько лет приводить в Рим из-за Альп свою армию, чтобы всякий раз подтвердить свои императорские притязания на роль за­щитника Рима от знати Ломбардии, Тосканы и Рима.

Духовная власть императоров в XI в. становилась все большей ано­малией, ибо симония и николаизм пустили слишком прочные корни, которые императорам было не под силу вырвать. В 1046 г. подчинение епископов Рима императору стало не только ненормальным, но прямо-таки скандаль­ным, когда Генрих III, явившись в Рим для празднования своей коронации, проследил за тем, чтобы были низложены трое соперничающих пап, а избран четвертый. Его протеже умер через несколько месяцев на своем посту, а вто­рой ставленник прожил несколько недель. Говорили, что обоих отравили рим­ские группировки, которым не нравилось вмешательство императора в город­ские дела⁷. Третий папа, Лев IX (1049-1053), хотя и приходился Генриху близкой родней и другом, отверг концепцию папства как императорской епар­хии и утвердил не только свою независимость, но и свою власть над всеми другими епископами и духовенством, даже за пределами империи.

При Льве группа его ставленников во главе с Гильдебрандом составила партию, которая выдвинула и пропагандировала идею папского главенства над церковью. Среди приемов, применявшихся этой партией, была широкая реклама папской программы. Скоро стараниями сторонников разных партий образовалась большая полемическая литература, включавшая сотни памфлетов. Один историк назвал это время “первой великой эпохой пропаганды в мировой истории”®. Пап­ские памфлеты призывали христиан отказываться принимать таинства от свя­щенников, живущих в браке или сожительстве, отрицали законность назначений на должности за деньги, требовали “свободы церкви”, то есть свободы духовенства под руководством папы от императора, королей, феодальных сеньоров. Наконец, в 1059 г. собор в Риме, созванный папой Николаем II, впервые объявил о праве римских кардиналов избирать папу.

Диктаты папы

Именно Гильдебранд в 1070-х гг. в качестве папы Григория VII об­ратил реформаторское движение в церкви против той самой императорской власти, к которой стремились клюнийские реформаторы в X и начале XI в. Григорий пошел гораздо дальше своих предшественников. Он провозгласил юридическое верховенство папы над всеми христианами и юридическое вер­ховенство клира, руководимого папой, над светскими властями. Он заявил, что папы могут низлагать императоров и последовал этому заявлению, ни­зложив императора Генриха IV. Более того, Григорий провозгласил, что все епископы назначаются папой и подчиняются непосредственно ему, а отнюдь не светским властям.

Григорий хорошо подготовился к восхождению на папский трон. Он имел огромное влияние во времена правления пап Николая II (1058-1061) и Александра II (1061-1073). К 1073 г., достигнув пятидесятилетнего воз­раста, он был готов на деле применить свою огромную волю, гордость и вла­стность, которые были хорошо известны. Петр Дамиани (1007-1072), его со­ратник в борьбе за верховенство папы с 1050-х гг., как-то назвал его “мой святой сатана” и сказал: “Твоя воля всегда была для меня приказом — злым, но законным. Хотел бы я так верно служить Богу и Святому Петру, как служил тебе”⁹. Один современный исследователь описывает Григория как человека с все­побеждающим чувством цели, следовавшего своим идеям “с пугающей сурово­стью и героическим упорством… невзирая на последствия для себя или других, [человека], обладавшего по меньшей мере характером революционера”¹®.

Став папой, Григорий без колебаний применил революционную так­тику для достижения своих целей. Например, в 1075 г. он приказал всем христианам бойкотировать священников, живших в браке или внебрачном со­жительстве, и не принимать их услуг в отношении таинств и пр. Таким об­разом, священники вынуждены были выбирать между своими обязательствами перед женами и детьми и обязательствами перед своими прихожанами. В ре­зультате сопротивления этому решению в церквах происходили открытые мя­тежи. Тех, кто выступал против брака духовенства, избивали и забрасывали камнями. Один автор в памфлете под названием “Апология против тех, кто бросает вызов массам священников,” заявлял, что христианство “топчут но­гами”. “О чем другом говорят даже женщины за прялкой и ремесленники в мастерских, — вопрошал он, — как не о смешении всех человеческих за­конов, о внезапных волнениях среди населения, новых предательствах своих господ слугами и недоверии господ к своим слугам, о презренном нарушении веры среди друзей и равных, о заговорах против власти, данной Господом?.. И все это при поддержке авторитета тех, кого именуют вождями христиан­ства”¹¹.

Не имея собственной армии, как могло папство утвердить свои при­тязания? Как победить армии тех, кто будет противиться главенству папы? И если даже оставить в стороне проблему сильной оппозиции, как папство собиралось осуществлять заявленную им вселенскую юрисдикцию? Как можно было эффективно навязать свою волю всему западному христианскому миру, не говоря уже о восточном христианстве, на которое тоже были заявлены определенные претензии?

Важным аспектом ответов на эти вопросы была потенциальная роль права как источника авторитета и средства управления. В течение последних десятилетий XI в. партия папы начала искать в хрониках истории церкви тот правовой авторитет, который поддержал бы главенство папы над всем ду­ховенством, а также независимость духовенства от всей светской сферы, а по возможности и превосходство над ней. Партия папы побуждала ученых развивать науку права, которая дала бы рабочую основу для претворения в жизнь основных целей политики папы. В то же самое время партия импе­ратора также начала разыскивать древние тексты, которые поддержали бы дело императора против узурпаторства папы.

Однако не существовало такого юридического форума, куда могли бы обратиться со своим делом папство или императорская власть, разве что к самому папе или императору. Это был поистине главный революционный мо­мент в ситуации. В 1075 г. папа Григорий VII откликнулся на него, “заглянув в собственную грудь” и написав документ под названием “Dictates Рарае” (Диктаты папы), состоявший из двадцати семи четких положений и вроде бы адресованный исключительно самому себе, где говорилось среди прочего следующее:

1. Римская церковь основана одним только Господом.
2. Римский епископ один по праву зовется вселенским.
3. Он один имеет право низлагать и восстанавливать епископов.
4. Папский легат, даже если он низшего ранга, на соборе имеет пре­восходство над всеми епископами и может вынести приговор о низложении против них.

7. Ему одному позволено создавать новые законы в соответствии с нуж­дами времени.

• Одному лишь папе все князья должны целовать ноги.
• Имя его одного провозглашается в церквах.
• Он может низлагать императоров.
• Ни один синод не может быть назван всеобщим без его приказа.
• Ни одна глава или книга не может считаться канонической без его одобрения.
• Никакой его приговор не может быть никем отменен, и только он один может отменять любые [приговоры].

21. Наиболее важные дела любой церкви могут рассматриваться Апо­стольским престолом.

27. Он может освобождать подданных несправедливых людей от при­сяги на верность”¹².

Этот документ был документом революционным, хотя Григорий ухитрился найти какой-либо правовой авторитет для каждого из его ус- „1 3 ловии.

В декабре 1075 г. Григорий сообщил содержание своего, как мы бы его теперь назвали, Папского манифеста в письме к императору Генриху IV и потребовал подчинения самого императора и императорских епископов Ри­му. Генрих, как и его двадцать шесть епископов, ответил письмом от 24 ян­варя 1076 г. Вот как начинается письмо Генриха: “Генрих, король не через узурпацию, а святым соизволением Божьим, Гильдебранду, ныне не папе, а фальшивому монаху”. Вот как оно заканчивается: “Ты поэтому, проклятый этим проклятием и приговором всех наших епископов, сойди и оставь этот апостольский престол, который ты узурпировал. Дай другому взойти на трон Святого Петра. Я, Генрих, король милостью Божьей, говорю тебе так, вместе с нашими епископами: Сойди, сойди [Descende, descende], чтобы быть про­клятым в веках”. В том же духе написано и письмо епископов, которое за­канчивается такими словами: “И поскольку, как ты публично провозгласил, ни один из нас до этих пор не был тебе епископом, так и ты не будешь ни -„14 одному из нас с этих пор папой .

В ответ Григорий отлучил от церкви и низложил Генриха, который в январе 1077 г. прибыл к папе в Каноссу как покорный кающийся, где, как утверждает традиция, он три дня ждал, когда папа допустит его босым по снегу подойти к нему, исповедаться в грехах и объявить о своем раскаянии. Получив такую мольбу от Генриха как духовное лицо, папа отпустил грехи императору, снял отлучение и отменил низложение. Это позволило Генриху вновь утвердить свою церковную и светскую власть над восставшими против него германскими магнатами. Однако борьба с папой отложилась лишь на короткое время. В 1078 г. папа издал декрет, в котором заявил: “Мы поста­новляем, что никто из духовенства не должен получать инвеституру епархией, аббатством или храмом из рук императора или короля или любого мирянина, будь он мужчина или женщина. Однако буде он совершит это, пусть знает, что эта инвеститура лишена апостольского одобрения и что сам он будет на­ходиться ПОД отлучением ДО вынесения подходящего удовлетворения”¹5. Кон­фликт между папой и императором разразился с новой силой. Начались так называемые войны за инвеституру.

Первыми жертвами войн за инвеституру оказались германские тер­ритории, где враги императора воспользовались его разногласиями с папой и избрали другого короля, которого скоро поддержал Григорий. Однако Ген­рих разбил своего соперника в 1080 г. и двинулся на юг через Альпы, где после осады взял Рим (1084). Григорий воззвал о помощи к своим союзникам, норманнским правителям Южной Италии — Апулии, Калабрии, Капуи и Си­цилии. Норманнские наемники выгнали императорские войска из Рима, но затем разграбили город со своей всем известной жестокостью. Генрих про­должал воевать с мятежными германскими князьями, а к моменту его смерти в 1106 г. мятеж против него возглавлял его собственный сын. Этот самый сын в качестве императора Генриха V в 1111 г. занял Рим и взял в плен папу.

Непосредственным политическим вопросом войн за инвеституру бы­ли полномочия императоров и королей назначать епископов и другое ду­ховенство на должности и вручать им знаки их сана с произнесением слов “Асс1ре есс1е81аш!” За этим стоял вопрос лояльности и дисциплины духо­венства после избрания и инвеституры. Эти вопросы имели важнейшее по­литическое значение. Так как империи и королевства управлялись пре­имущественно духовенством, эти вопросы прямо отражались на самой при­роде церковной власти, а также власти императорской или королевской. Однако был и еще более важный вопрос, гораздо более глубокий, чем по­литические соображения, а именно спасение душ. Ранее император (или король) именовался наместником (викарием) Христа, именно ему и пред­стояло ответить за души всех людей на Страшном суде. Теперь же папа, который ранее назывался заместителем Св. Петра, претендовал на звание единственного заместителя Христа, несшего ответственность за души всех людей на Страшном суде. Император Генрих IV писал папе Григорию VII, что, согласно отцам церкви, император не подсуден ни единому человеку, он один на всей земле есть “судья всех людей”, император только один, в то время как епископ Рима лишь первый среди епископов. Такова и вправду была ортодоксальная доктрина, господствовавшая многие века. Од­нако Григорий рассматривал императора как первого среди королей, как мирянина, чье избрание подлежало утверждению папой и который мог быть низложен папой за неподчинение¹^. Аргумент был построен в типичной схоластической форме: “король либо мирянин, либо клирик”, а раз он не возведен в духовный сан, он явно мирянин и, следовательно, не может занимать должность в церкви. Такие притязания лишали императоров и королей всякой основы для легитимности, так как идея светского государ­ства, то есть государства без церковных функций, еще не родилась (вер­нее, как раз в это время она зарождалась). Эти притязания усилили те­ократические функции папства, так как идея разделения церковных фун­кций на духовные и бренные еще только зарождалась.

В итоге ни папам, ни императорам не удалось настоять на своих из­начальных притязаниях. По Вормсскому конкордату 1122 г. император га­рантировал, что епископы и аббаты будут свободно избираться одной лишь церковью, и отказался от присвоения им духовных символов кольца и посоха, которые подразумевали власть заботиться о душах. Со своей стороны папа согласился на право императора присутствовать на выборах и вмешиваться там, где возникал спор. Более того, германские прелаты не должны были получать церковное посвящение в сан, пока император не присвоит им своим скипетром так называемые регалии, то есть феодальные права собственности, правосудия и светского управления, что влекло за собой ответный долг вас­сальных повинностей и присяги на верность императору. (Вассальные повин­ности и присяга на верность включали исполнение феодальных служб и уп­лату податей с больших феодальных поместий, которые прилагались к вы­соким церковным должностям.) Однако прелаты Италии и Бургундии не по­лучали посвящения скипетром и не исполняли вассальных повинностей и при­сяги на верность вплоть до истечения шестимесячного срока после своего церковного посвящения. Тот факт, что власть назначать на церковные дол­жности пришлось делить — по сути, и папа, и император могли наложить вето, — делал вопросы церемонии и процедуры ключевыми.

В Англии и Нормандии по более раннему соглашению, достигну­тому в 1107 г. в Беке, король Генрих I тоже согласился на свободные выборы, хотя и в своем присутствии, и отказался от инвеституры путем вручения посоха и кольца. Как и позже в Германии, он тоже получал вассальные обязательства и присягу на верность не после, а до церковного посвящения в сан.

Конкордаты оставили за папой чрезвычайно широкие полномочия в отношении духовенства, а также значительную власть над мирянами. Без его одобрения нельзя было возводить в духовный сан. Он установил функции и полномочия епископов, священников, диаконов и других клириков, мог со­здавать новые епархии, делить или упразднять старые, переводить или ни­злагать епископов. Требовалось его одобрение для учреждения нового мона­шеского ордена или изменения устава существующего. Более того, папу на­звали “главным управителем” всей церковной собственности, считавшейся “отцовской наследственной долей Христа”. Папа также имел высшую власть в вопросах религиозной практики и веры, он один мог давать отпущение оп­ределенных серьезных грехов (например, нападение на клирика), канонизи­ровать святых, распределять индульгенции (освобождение от Божьего нака­зания после смерти).

Говоря словами Габриэля ЛеБра, “папа правил всей церковью. Он был вселенским законодателем, власть которого ограничивало только естест­венное и абсолютное божественное право [то есть божественное право, изло­женное в Библии и аналогичных документах откровения]. Он созывал все­ленские соборы, председательствовал на них, его подтверждение было необ­ходимо для вступления их решений в силу. Папа положил конец дискуссиям по многим вопросам посредством декреталий, толковал закон и даровал при­вилегии и разрешения. Он был также верховным судьей и отправителем пра­восудия. Важные дела (maiores causae), окончательного списка которых ни­когда не существовало, оставлялись на его рассмотрение”Ни единого из этих полномочий не существовало до 1075 г.

Григорий объявил, что папская курия — “суд всего христианского мира”¹ \ С этих пор папа приобретал общую юрисдикцию по делам, пред­ставленным ему кем бы то ни было, он был “обыкновенным судьей для всех людей”. Это было совершенно внове.

Мирянами папа правил в вопросах веры и морали, равно как и в ряде гражданских вопросов, таких, как брак и наследство. В некоторых от­ношениях его власть в этих делах была абсолютной; в других он делил ее со светскими правителями. По ряду вопросов, считавшихся принадлежащими к светской юрисдикции, также часто привлекался авторитет папы. До 1075 г. юрисдикция папы над мирянами была подчинена юрисдикции императора и королей и обычно не превышала власти крупных епископов.

Это разделение, одновременность и взаимодействие духовной и свет­ской юрисдикций и стали основным источником западной традиции права.

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ХАРАКТЕР
ПАПСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Термин “революция” в применении к великим революциям истории Запада обладает четырьмя главными чертами, которые все вместе и отличают их от реформы или эволюции, с одной стороны, и от простых восстаний, го­сударственных переворотов, контрреволюции и диктатуры — с другой. Вот ка­ковы эти черты: 1) тотальность, то есть присущий революции характер все­объемлющей, полной трансформации, в которой тесно сплетены политические, религиозные, экономические, правовые, культурные, языковые, художествен­ные, философские, другие базовые категории общественных перемен; 2) стре­мительность, то есть та быстрота или внезапность, с которой происходят ра­дикальные перемены день ото дня, год от года, десятилетие за десятилетием, пока революция идет своим ходом; 3) насильственность, которая принимает формы не только классовой борьбы и гражданской войны, но и внешних за­хватнических войн; и, наконец, 4) продолжительность в течение жизни двух- трех поколений. На протяжении этого времени основные принципы револю­ции заново подтверждаются и укрепляются перед лицом необходимых комп­ромиссов с ее изначальным утопизмом, пока внуки самих отцов-основателей не признают себя приверженцами дела дедов. А уж тогда эволюция может разворачиваться в своем собственном темпе, не боясь ни контрреволюции пра- 19          ‘

вых, ни радикализма новых левых

Тотальность папской революции. Поиск одной основной причины исто­рических перемен и само разделение причин на основные и второстепенные могут затемнить тот факт, что великие революции не происходят без совпа­дения множества различных факторов. А наша классификация этих факторов на политические, экономические, культурные и прочие — это всего лишь для ясности картины. Однако, чтобы быть истинной, эта картина должна показы­вать и необходимые взаимосвязи между разными факторами. Иначе мы упу­стим самую важную истину, состоящую в том, что такие революции пережи­ваются как тотальные события.

Так, в политическом смысле можно рассматривать Папскую револю­цию как громадный сдвиг власти и авторитета как внутри церкви, так и в от­ношениях между церковными и светскими властями. Она также сопровожда­лась решительными политическими переменами в отношениях между Запад­ной Европой и соседними державами. Папскую революцию можно также рас­сматривать с точки зрения общественно-экономической как результат (и од-

повременно как стимул) огромного расширения производства и торговли и возникновения тысяч новых городов, больших и малых. В культурной и ин­теллектуальной перспективе Папскую революцию можно рассматривать как мотивирующую силу в создании первых европейских университетов, в появ­лении теологии, юриспруденции и философии как системных дисциплин, в создании новых стилей литературы и искусства, в развитии нового обществен­ного сознания. Эти разнообразные политические, экономические и культур­ные движения можно анализировать по отдельности, однако необходимо пока­зать, что они сцеплены друг с другом, ибо именно их связь и составила ре­волюционный элемент в этой ситуации.

Политические перемены. Крупнейшие политические сдвиги во власти и авторитете внутри церкви и в ее отношениях со светскими правителями уже описаны в предыдущих главах. Здесь необходимо кратко перечислить некоторые из тех политических перемен, которые произошли в то же самое время в отношениях между Западной Европой и соседними державами.

Веками Европа подвергалась постоянным вторжениям со стороны сво­их соседей: с севера и запада нападали скандинавы, с юга — арабы, с во­стока — славяне и мадьяры. Западный христианский мир “был осажденной крепостью, которая выжила только потому, что ее величайший враг ислам достиг предела своих путей сообщения, а враги поменьше (славяне, венгры, викинги) занимались только набегами и грабежом”^. Именно обязанностью императора был набор солдат, особенно рыцарей, из разных народов империи, чтобы с помощью военной силы противостоять давлению извне. У императора были враги и внутри, на западе французские короли отнюдь не всегда про­являли дружелюбие, а по ту сторону Альп князья Северной Италии открыто враждовали с ним. Таким образом, главная ось Европы пролегала с севера на юг. Однако в конце XI в. святой престол, который уже не менее двух десятилетий побуждал светских правителей освободить Византию от неверных, добился наконец своего и организовал первый крестовый поход (1096—1099). Второй крестовый поход начался в 1147, третий — в 1189 г. Эти крестовые походы стали первыми внешними войнами Папской революции. Они не только возвысили власть и авторитет папства, но и открыли новую ось — на восток, в новый мир, превратив Средиземное море из естественного оборонительного ру­бежа против вторжения извне в путь военной и торговой экспансии самой Ев- ропы^¹.

Одновременно с крестовыми походами в конце XI и в XII в. шла миграция населения в направлении северных и восточных территорий Европы (в Нидерланды, Скандинавию, Польшу, Венгрию, другие районы). Папство и тут сыграло ведущую роль, особенно через монашеский орден цистерци­анцев, основанный в 1098 г. Цистерцианцы, ревностные сторонники политики папы, были известны своими сельскохозяйственными знаниями, организатор­скими способностями и колонизационным пылом. Они достигли особенного мастерства в создании приспособлений, полезных при расчистке неосвоенных мест.

Общественно-экономические перемены. Политические перемены тако­го размаха не могли бы состояться без сопоставимых перемен в экономике и связанной с ней общественной структуре. Такие перемены действительно имели место, однако трудно определить их отношение к политическим пере- 14* 107

менам. Иногда они представляются причинами, иногда — условиями, а иног­да и следствиями.

Конец XI и XII в. были периодом сильного ускорения экономического развития в Европе. Как выразился Р.У.Сазерн: “Тот момент самогенериру- ющегося роста, который так страстно ищут экономисты в слаборазвитых стра­нах, наступил в Западной Европе в конце XI в.”²². Новые достижения тех­ники и новые методы обработки земли способствовали быстрому росту про­изводительности сельского хозяйства и вследствие этого расширению торговли излишками продукции сельского хозяйства в деревне²^. Эти факторы в свою очередь обеспечили очень резкий рост населения; хотя достоверных цифр почти нет, по всей вероятности, население Европы в целом за столетие между 1050 и 1150 гт. выросло более чем в полтора, а то и в два раза, при том что ранее, в условиях сельского хозяйства, едва позволявшего не умереть с голоду, и постоянных войн, население оставалось практически неизменным, а временами даже уменьшалось. Разросшееся население растеклось по мно­жеству больших и малых городов, которые выросли в Западной Европе впер­вые после упадка Римской империи в IV—V вв.

Появление городов является, пожалуй, самой поразительной обще­ственно-экономической переменой конца XI, в XII и XIII вв. В 1050 г. на всю Европу было, пожалуй, только два города с населением более 10 тысяч — Венеция и Лондон, да еще десятка два с населением более 2 тысяч человек (см. карту 1). (Для сравнения, в Константинополе в 1050 г. были сотни тысяч жителей.) Почти все поселения представляли собой деревни или ук­репленные места с прилегающим рынком или без него. Термин сМ1а» (город) относился только к местам, где находился центр епархии и жил епископ. Города Сицилии и Южной Италии все еще были византийскими и арабскими, но не европейскими. Рим был исключением не из-за размера, который не слишком превышал размер других крупных епархиальных центров, а из-за большого количества живших там знатных семей. В последующие два столе­тия по всей Западной Европе выросли крупные производственные и торговые центры. Некоторые из них насчитывали более 100 тысяч жителей, десятки — более 30 тысяч, сотни — более 10 тысяч. К 1250 г. от 5 до 10% населения Западной Европы, а это 3—4 миллиона человек, жили в городах (см. карту 3).

Класс купцов, который в 1050 г. состоял из немногочисленных бро­дячих торговцев, в XI и XII вв. резко вырос числом и изменился по содер­жанию, сначала в сельской местности, а потом в городах. Коммерция за го­рами и за морем стала важной частью общественной и экономической жизни Западной Европы (каковой она и была в Восточном Средиземноморье в те­чение более чем тысячелетия). Ярмарки, рынки стали важными экономиче­скими и общественными институтами. Развивались кредит, банковское дело и страхование, особенно в торговле на дальние расстояния. Росту коммерции сопутствовал рост ручного производства, а это сопровождалось массовым воз­никновением цехов, которые часто играли решающую роль в управлении го­родом.

Расширение торговли и рост городов в XI и XII вв. побудили многих историков экономики и общества в XX в., в том числе Анри Пиренна, отнести происхождение западного капитализма к этому периоду. Однако его же многие считают расцветом феодализма. В самом деле, именно в этот период, особенно в XII и XIII вв., манориальная система почти повсеместно распространилась в сельском хозяйстве Западной Европы. До того значительная часть крестьян жила в деревнях как самостоятельные держатели и работала на своей собст­венной земле. В этот период также существенно изменился характер фео­дальной связи между сюзереном и вассалом благодаря введению практики замены военных и других феодальных обязательств денежными выплатами.

Культурные и интеллектуальные перемены. В конце XI и в XII в. За­падная Европа переживала не только политические и экономические взрывы, но и взрыв культурный и интеллектуальный. Это было время открытия первых университетов, время создания схоластического метода (как его потом назвали), время, когда впервые теология, юриспруденция и философия были подвергнуты жесткой систематизации. Этот период ознаменовал зарождение научной мысли 24 нового времени .

Это были также период перехода сначала к романской, а потом и к готической архитектуре, эпоха строительства великих соборов Европы — Сен-Дени и парижского Нотр-Дама, Кентербери и Дарема.

Это было время, когда латынь как язык науки была осовременена и когда начали принимать свою нынешнюю форму национальные языки и ли­тература. Это была эпоха великой эпической поэзии (“Песнь о Роланде”, Артуровский цикл), куртуазной лирики и романсов (творчество Бернарта де Вентадорна)²⁵. Это было время значительного роста грамотности среди мирян; именно тогда начало развиваться чувство национальной культуры в большин­стве стран Западной Европы.

И еще три основные перемены в общественном сознании способство­вали трансформации культурной и интеллектуальной жизни народов За­падной Европы в конце XI и в XII в.: во-первых, рост чувства общности духовенства, его самосознания как группы и впервые — резкое противо­поставление духовенства и мирян; во-вторых, переход к динамичной кон­цепции церкви (понимаемой как духовенство), которая обязана изменять к лучшему мир, 5аеси1ит (понимаемый как миряне); в-третьих, развитие нового представления об историческом времени, включая понятия совре­менности и прогресса.

Стремительность и насильственность папской революции. Пытаясь ох­ватить мыслью весь масштаб перемен, происходивших в XI—XII вв., легко потерять из виду те события, носившие характер катаклизма, которые лежали в сердце Папской революции. В итоге эти события можно объяснить тоталь­ностью перемены, однако их надо воспринимать изначально как прямое след­ствие попытки добиться политической цели, а именно того, что партия папы называла “свободой церкви”. Под свободой церкви понимались освобождение духовенства от императорского, королевского и феодального господства и объ­единение духовенства под властью папы. Если поместить эту политическую цель и те события, которые воспоследовали из усилий по ее реализации, в контекст этой тотальной перемены, то немедленно станет ясно, что речь шла о гораздо большем, чем простая борьба за власть. Это была прямо- таки апокалипсическая борьба за новый порядок вещей, за “новые небеса и новую землю”. Именно политическое проявление этой борьбы, в которой совпали власть и убеждение, материальное и духовное, и придало ей темп и стремительность.

Стремительность является, конечно, делом относительным. Казалось бы, перемена, которая началась в середине XI в. и не была окончательно закреплена вплоть до второй половины XII в., а возможно, и до начала XIII в., должна скорее называться постепенной. Однако длительность того времени, которое требуется революции, чтобы пройти свой путь, не обязательно явля­ется мерой ее стремительности. Понятие стремительной перемены относится к тому темпу, в котором происходят радикальные изменения — день ото дня и год от года, десятилетие за десятилетием. В революции такого размаха, как Папская, жизнь ускоряется, все происходит очень быстро, огромные пе­ремены совершаются за ночь. Сначала, в самый первый момент революции, в Диктатах папы 1075 г. было объявлено, что существующий политический и правовой порядок отменяется. Императоры отныне обязаны были целовать ноги папам. Папа объявлялся отныне “единственным судьей всех” и приоб­ретал единоличную власть “создавать новые законы в соответствии с нуждами времени”. То, что многие черты старого общества и не думали исчезать, вовсе не меняло того факта, что попытка их упразднения была внезапной и про­извела действие шока. Кроме того, новые институты и новая политика были введены почти так же внезапно, как были отменены старые. Тот факт, что потребовалось длительное время, несколько поколений на то, чтобы револю­ция смогла утвердить свои цели, не сделал этот процесс постепенным.

Например, идея об организации папским престолом крестового похода для того, чтобы защитить христиан Востока от турок-неверных, была частью программы папы Григория VII начиная по крайней мере с 1074 г. Вплоть до своей смерти в 1085 г. он пропагандировал в Европе эту идею, хотя ему так и не удалось собрать достаточную поддержку для воплощения ее в жизнь. Только в 1095 г. его преемник и верный последователь, папа Урбан II, ор­ганизовал первый крестовый поход. Значит, можно сказать, что понадобилось длительное время, около двадцати лет, для осуществления этой перемены, ко­торая буквально перевернула Европу и объединила ее в коллективном воен­но-миссионерском походе на Восток. Однако переход от Европы эпохи, предшествующей крестовым походам, к Европе эпохи крестовых походов произошел с потрясающей скоростью. С того самого момента, как крестовый поход стал объявленной целью папства, началась переориентация, порождавшая новые надежды, новые страхи, новые планы и новые связи. Как только пер­вый крестовый поход был предпринят, темп изменений ускорился. Мобили­зация рыцарей буквально из всех районов западного христианского мира, их путешествие по суше и морю, наконец, бесчисленные военные стычки были сгустком событий в промежуток времени, промчавшийся с невероятной быс­тротой. Более того, крестовые походы являли собой ускорение событий не только, так сказать, на почве, но и в области высокой политики. Например, папство пыталось использовать крестовые походы как средство экспорта Пап­ской революции в мир восточного христианства. Папа объявил свое главенство над всем христианским миром. Схизма между восточной и западной церквами, достигшая кульминации в 1054 г. в знаменитом богословском споре о фили- окве (добавлении к символу веры)^, приняла насильственные и завоеватель- ские формы. К тому же в 1099 г. крестоносцы вошли в Иерусалим и основали там Иерусалимское королевство, которое по крайней мере в теории подчи­нялось папскому престолу. Вот уж действительно движение истории! Хотя прошло еще почти 50 лет до начала второго крестового похода и еще 40 — с момента окончания второго до начала третьего, эти временные промежутки тоже надо рассматривать в свете постоянного брожения, которое было вызвано ожиданием походов и воспоминаниями о них. На протяжении всего XII в. преобладало ощущение, что крестовый поход вот-вот состоится.

То же и с главной целью революции, выраженной в лозунге: “свобода церкви”. Этого нельзя было достигнуть за день (более того, в самом глубочай­шем смысле этого не достигнуть никогда), однако сама глубина этой мысли, присущее ей сочетание великой простоты с великой сложностью, гарантирова­ли, что борьба за нее будет, с одной стороны, продолжительной, растянется на десятилетия, поколения и века, а с другой стороны, эта борьба станет насто­ящим катаклизмом, когда быстрые и часто насильственные перемены будут стремительно сменять друг друга. Ибо свободу церкви люди понимали по-раз­ному. Для некоторых это означало теократическое государство, для других — отказ церкви от всех своих феодальных земель, всего богатства и мирской власти. Это и предложил папа Пасхалий II в начале 1100-х гг., но его идея была быстро отвергнута как римскими кардиналами, так и германскими епи­скопами, поддерживавшими императора. А кто-то представлял себе нечто со­вершенно отличное от обоих этих крайних вариантов. Тот факт, что содержа­ние этого лозунга менялось от 1075 до 1122 г., явился одним из примет ре­волюционного характера этого времени.

Безотносительно к крестовым походам насильственный характер Пап­ской революции выразился в целом ряде войн и восстаний. И сторона папы, и сторона императора и королей использовала и наемников, и феодальные ар­мии. А народ, особенно в городах, поднимал восстания против существующих властей, например против правителей-епископов, которые могли быть ставлен­никами или сторонниками как императора, так и папы.

Сомнительно, что быстроту Папской революции можно отделить от ее насильственности. Конечно, я не хочу этим сказать, что если бы борьбу мож­но было вести без гражданской войны, скажем, если бы Генриха IV удалось убедить не противостоять Григорию военной силой или Григория — не при­зывать на защиту своих союзников-норманнов, то события потеряли бы свой стремительный темп. Несмотря на это, в Папской революции, как и в после­довавших за ней великих революциях истории Запада, обращение к насилию было тесно связано с той скоростью, с которой навязывались изменения, а также с их всеобъемлющим или фундаментальным характером. Отчасти стре­мительность перемен, отчасти их тотальность привели к тому, что существу­ющий порядок не смог и не захотел дать им место. И тогда сила, говоря сло­вами Карла Маркса, стала “необходимой повитухой” новой эры.

Однако сила не могла принести окончательной победы ни революци­онной партии, ни ее оппонентам. Папская революция завершилась комп­ромиссом между новым и старым. Если сила — повитуха, то право ока­залось тем учителем, который в итоге воспитал ребенка до совершенно­летия. Григорий VII умер в ссылке. Генрих IV был низложен. Урегули­рование в Германии, Франции, Англии и других странах было в итоге до­стигнуто путем нелегких переговоров, в результате которых все стороны отказались от своих наиболее радикальных притязаний. Относительно силы можно сказать, что для того чтобы обе стороны возымели желание пойти на компромисс, понадобилось пережить гражданскую войну в Европе. А итог был в конце концов подведен законом.

Продолжительность папской революции. Тотальность перемены в за­падном христианском мире в конце XI и в XII в., ее стремительность, насиль­ственный характер сами по себе не оправдывали бы нашу характеристику это­го периода как первой из великих революций истории Запада, если бы это ре­волюционное движение не сохранялось в течение нескольких поколений.

Поначалу может показаться, что такое длительное течение революции противоречит ее скорости и насильственному характеру. Однако на деле от­части именно потому, что эти перемены столь стремительны, насильственны и столь тотальны, последующим поколениям приходится заново подтверждать и утверждать их. Более того, основные цели революции необходимо сохранить перед лицом неизбежных компромиссов с ее первоначальным утопизмом. Как тотальность трансформации отличает революцию от реформы, а стремитель­ность и насильственность — от эволюции, точно так же тот факт, что великие революции истории Запада охватывают несколько поколений, отличает их от простых восстаний, государственных переворотов, политических сдвигов, рав­но как и от контрреволюций и военных диктатур.

Папская революция была первым движением в истории Запада, которое охватило несколько поколений и носило программный характер. Партии папы понадобилось почти целое поколение, с 1050 по 1075 г., чтобы объявить свою программу реальностью. Затем последовали еще 47 лет борьбы, и лишь после это­го следующий папа смог достичь соглашения с императором по одному-единст- венному вопросу — праву инвеституры епископов и аббатов. Еще больше време­ни потребовалось для того, чтобы определить уголовную и гражданскую юрисдик­ции церкви и светской власти внутри каждого из крупнейших европейских ко­ролевств. В Англии это случилось не ранее 1170 г., через 95 лет после Диктатов папы Григория и через 63 года после того, как английский король Генрих I ус­тупил в вопросе инвеституры. Только тогда корона отказалась от своих претензий на верховную власть над английским духовенством. В итоге были достигнуты компромиссы по целому ряду вопросов, касавшихся не только взаимоотношений церкви и государства, но и взаимоотношений сообществ внутри светского поряд­ка — манориальной системы, сеньориально-вассальных единиц, купеческих гильдий, вольных городов, территориальных герцогств и королевств, секуляризо­ванной империи. Дети и внуки революции претворили лежавшие в ее основе принципы в правительственные и правовые учреждения. Только после этого ре­волюция более или менее упрочилась на последующие века. Впрочем, она так ведь и не приобрела абсолютной прочности, споры о границах церковной и свет­ской власти происходили постоянно.